Хахх, если честно, сердце разрывается, когда читаю то, что больше года назад писала) Коротенькие миниатюры, отражающие мое душевное состояние)) Это сейчас все более резко, контрастно и ярко, и совсем легкая романтическая дымка... А вот тогда...Случай был из тяжелых. Вот представьте, человек растет, из утенка (скорее всего, гадкого) превращается в девушку. Окей, здесь понятно, что накладки всяческие есть. Но потом так засасывают события, что человек с настоящим разобраться не успевает, а будущее уже по морде бьет. Ну что, раз решила, что взрослая уже, разгребай давай, все твое.
Вот я и разгребала, очень инфантильно, но так, как умела. Нужна была какая-то подруга, постарше, но таковых не было. Или чтоб хоть мама разложила по полочкам: жизнь такая, такая, такая и еще вот такая. Но она решила, что 14 лет - это как-то мало. И все через ж. В итоге, что выросло, то выросло. ) Если б со мной был кто-то из тех, с кем я всем делюсь сейчас, за 2 года выросло бы что-то и получше. Потому что все эти самые страшные в моей жизни 2 года хотелось самого простого дружеского тепла. Не навороченного, не псевдофилософского, мегаэкзальтированного и возвышенного, а такого братского. Чтобы все ништяк.
К чему я это? А к тому, что мой антиништяк выливался в пубертатные и полные отчаяния миниатюрки. Приведу здесь парочку для приличия. Там все правда, если что)) Но сейчас эта правда уже утратила весь свой смысл, она правдива только в другом отрезке времени:

незрелые крикиВыхожу на улицу. Она как крематорий. Вот они – выжженные глазницы человечества. Ни капли солнца, ни дуновения ветра. Вокруг меня тела тех, кто не выжил. У кого-то застыла в глазах скорбь, у кого-то – вера. Так глупо, но надежды нет ни у кого, да и любви нет. У той женщины, на руке которой будто бы выклеймен кельтский крест – всепрощение в глазах. В глазах, которые никто не позаботился закрыть. У того парня – неотданный крик. Вера? Горько усмехаюсь. Да, вера. Вера в прошлое, вера в смерть, распад, разложение. Вера в Бога? Скорее в Спасителя. Вера в спасение? Нет, скорее вера в бессмертную душу. Много верили. И некому прикрыть эти глаза, пронзающие невидящим взором бесконечность, которой скоро не станет. Скоро. Ждите.
Это – морг того, что мы не успели, не воплотили. Расплата за наше невоплощенное всегда есть удел других, более слабых.
Надежда? Чувствую ее – сдавленный крик, постепенно нарастающий в груди, проникающий в сердце, но не в глаза, слава Богу. Не должно быть надежды, этой пустоты, кажущейся временным успокоением. Чтобы не чувствовать, лягу рядом со своими убитыми. Глаза сама закрою, не беспокойтесь.
Холодно. Земля холодная. Ни души, чтобы согреть. Все души уже улетели давным-давно. Души пожертвовавших надолго на Земле не остаются. Они уходят либо в землю, либо в какую-нибудь арку – туда, где светлее, где есть хоть какой-то свет.
Опускаюсь на землю меж бездушных. Руки сами сворачиваются на груди, пугаясь нечаянно потрогать чье-нибудь бездушное тело. Хочется стать ртутью – смертоносной и обволакивающей, заполонить остатки праха. Равнодушной. Крик. И крика снова нет. Мне не дают закричать. И ртутью стать не дают.
Засыпаю. Колышет мерзлой дрожью. Успеваю подумать: это крематорий моих призраков. Убивала себя – по частичке, каждый день отрывала от себя по одному сердцу. Боюсь сгореть замертво, когда засну. Боюсь, что среди призраков меня, живую, не найдут. Поставьте мне на грудь свечу – чтобы потом найти среди таких же. Пусть она наплачет на шею восковые горячие блики. Они согреют.
Не забудьте про свечу. Засыпаю…Не чувствую тепла. Не ртуть. Свечи не чувствую. Чуть подальше, да, чуть подальше. Если кто-то придет прогуляться по этому кладбищу убитых верующих, где только у меня, маленькой и глупой, еще остается надежда, не наступите. Жизнь еще будет теплиться. Просто хочется заснуть, единственный раз, без кошмаров. Среди мертвых призраков. Не подпалите. Хоть и лежу, еще жива.

***

Сегодня все так же, как и всегда, но по-другому. Потому что сегодняшний день – другой. Он неумолимо ближе к концу, неумолимо дальше от всего пережитого, но создает новый смысл, новое пережитое. Чувствую приближение чего-то мне незнакомого, запах перемен. Раньше, меня бы это напугало, потому, что я боялась всего нового и мистического. Сейчас – нет. Сейчас – туман. Сейчас – безразлично. Сейчас вечер, а день для меня только начался. Я вскакиваю с пола, где сидела во мраке, посреди книг и записей, бумаг, папок, рисунков. Во мраке – потому, что это моя прошлая жизнь, она была со мною секунду назад, а теперь ее быть не должно. Лучше избавиться от накопившегося, плюнуть в это безбожное прошлое, дожить безбожное настоящее, а безбожного будущего и не будет. И как все не понимают? В настоящем мы никогда и не жили. Мы – в бумагах, в старых фотографиях, в воспоминаниях, меланхолии. Или – в незаполненных бланках, вере, надежде, радужных планах. Мы – планы и воспоминания. Только планы – несбывшееся, воспоминания – отмершее. Кто-то – ходячая могила, урна с давнишним прахом, а кто-то – пустующая могила, одинокая, еще не видевшая мертвых. Жить прошлым – кратчайший путь. Жить будущим – мука, борьба, а в конце концов – захоронение. Легче вспоминать, чем строить.
Мыслей мало. Мысль одна – хочется сказать: ВСЕ. Но ВСЕ – это когда нет уже ничего, когда обнищавшая, униженная, без веры. Тогда ВСЕ, действительно. У меня же – ворох воспоминаний, медальон на груди. На розовой атласной ленточке. Ленточка скользкая и холодная, серебро медальона также холодное. Холодит грудь. В медальоне – часть моей жизни, с корнями, которые ушли глубоко в прошлое. Я бережно развязываю ленту, медальон соскальзывает на пол. Теперь на груди воспоминаний нет. Осталось сделать так, чтобы и вовне возвращаться было не к чему. Я натягиваю узкие джинсы, чтобы казаться еще стройнее, кеды, чтобы шаги были легки, сигареты, чтобы не так томительно было ждать между действами. Беру в охапку все нажитое и выбегаю на улицу. Улица, как улица. Такая же, как вчера ,и совсем не такая. Люди давно уже не те. А что люди? Они нужны для декорации, а декорации, которые постоянно меняются, не пылясь и не изнашиваясь – великая щедрость Божья.
Вдоль оживленной магистрали – пусто. В будний день здесь никто не ходит, особенно, если день туманный. А я иду. И прошлое тянет вниз. Тяжелое. Бумаг много. А в душе – пусто. Пустота – тяжелее любого бремени. Лучше нести свой крест, чем не нести ничего. То, что давит, ломает, оно и поддерживает.
Купола храма. Здесь я в последний раз была около 3 месяцев тому назад. Просила: Если ты есть, помоги мне, убей меня или переведи в другую ипостась.” Что ж, убить не убили, чуть-чуть попытали болью, и то боль была слабая, надолго не хватило, да отпустили. Видимо, обиделись на это “если ты есть”. И решили: “Живи, дура. Если и ты есть.” Я есть. Только ты – на небесах, а я топчу землю. Ты видишь меня, а я тебя – нет. Мы друг друга не поняли, не сошлись характерами. Рассорились. Можно скинуть свое прошлое у входа в храм, тогда вызов будет брошен окончательно, прощения не будет, я буду гореть в аду. Если ад есть. Что ж, какая разница, где гореть?
Я отхожу. Снимаю куртку, выпутываюсь из арафатки. Мороз. Закуриваю. Слезы боли, унижения, горечи. Отворачиваюсь, чтобы никто сердобольный не увидел. Это мое. Моя озлобленность на все хорошее. Как можно было давать мне жизнь, если я хочу быть больше ее. Хочу ЗНАТЬ. А я не знаю, не знаю ничего. Люблю нарушать правила, игры, люблю лицедейство. Но правила предпочитаю ЗНАТЬ. Здесь – не знаю. Это унизительно.
Перед тем, как засыпаю, успеваю подумать: “Вот и все. Судьба-шлюха.”